– Нет, Ивашка, – отвечал старик, – я не надеюсь разбить его рукой. Я совсем не буду разбивать камень, потому что я не хочу начинать жить сначала.
Тут старик подошёл к изумлённому Ивашке, погладил его по голове. Ивашка почувствовал, что тяжёлая ладонь старика вздрагивает.
– Ты, конечно, думал, что я стар, хром, уродлив и несчастен, – говорил старик Ивашке. – А на самом деле я самый счастливый человек на свете.
Ударом бревна мне переломило ногу, – но это тогда, когда мы – ещё неумело – валили заборы и строили баррикады, поднимали восстание против царя, которого ты видел только на картинке.
Мне вышибли зубы, – но это тогда, когда, брошенные в тюрьмы, мы дружно пели революционные песни. Шашкой в бою мне рассекли лицо, – но это тогда, когда первые народные полки уже били и громили белую вражескую армию.
На соломе, в низком холодном бараке метался я в бреду, больной тифом. И грозней смерти звучали надо мной слова о том, что наша страна в кольце и вражья сила нас одолевает. Но, очнувшись вместе с первым лучом вновь сверкнувшего солнца, узнавал я, что враг опять разбит и что мы опять на-ступаем.
И, счастливые, с койки на койку протягивали мы друг другу костлявые руки и робко мечтали тогда о том, что пусть хоть не при нас, а после нас наша страна будет такой вот, как она сейчас, – могучей и великой. Это ли ещё, глупый Ивашка, не счастье?! И на что мне иная жизнь? Другая молодость? Когда и моя прошла трудно, но ясно и честно!
Тут старик замолчал, достал трубку и закурил.
– Да, дедушка! – тихо сказал тогда Ивашка. – Но раз так, – то зачем же я старался и тащил этот камень в гору, когда он очень спокойно мог бы лежать на своём болоте?
– Пусть лежит на виду, – сказал старик, – и ты посмотришь, Ивашка, что из этого будет.
VIС тех пор прошло много лет, но камень тот так и лежит на той горе неразбитым.
И много около него народу побывало. Подойдут, посмотрят, подумают, качнут головой и идут восвояси.
Был на той горе и я однажды. Что-то у меня была неспокойна совесть, плохое настроение. «А что, – думаю, – дай-ка я по камню стукну и начну жить сначала!»
Однако постоял-постоял и вовремя одумался.
«Э-э! – думаю, скажут, увидав меня помолодевшим, соседи. – Вот идёт молодой дурак! Не сумел он, видно, одну жизнь прожить так, как надо, не разглядел своего счастья и теперь хочет то же начинать сначала».
Скрутил я тогда табачную цигарку. Прикурил, чтобы не тратить спичек, от горячего камня. И пошёл прочь – своей дорогой.
Максим Горький (1868–1936)
Русский писатель Максим Горький (настоящие имя и фамилия Алексей Максимович Пешков) родился в 1868 году в семье столяра-краснодеревщика и мещанки. Детство писателя прошло в доме деда. Он обучал внука по церковным книгам, а бабушка пела народные песни и рассказывала сказки.
Рано потеряв отца, подростком работал грузчиком, пекарем. Побывал в Поволжье, на Дону, Украине, в Южной Бессарабии, Крыму, на Кавказе. Всё образование Горького – это ремесленное училище, в остальном жажду знаний он утолял самостоятельно, будучи практически во всём «самоучкой». Тяжёлая работа и ранние лишения преподали будущему писателю хорошее знание жизни и заронили мечту о переустройстве мира. Эту мечту он пытался воплотить в течение всей своей жизни – и своими поступками, и в своих произведениях.
После Октябрьской революции Горький активно участвовал в строительстве новой культуры: помогал организации Первого Рабоче-крестьянского университета, Большого драматического театра в Петербурге, создал издательство «Всемирная литература». В годы Гражданской войны, голода и разрухи проявлял заботу о русской интеллигенции, и многие учёные, писатели и художники были спасены им от голодной смерти.
В 1921 году Горький по настоянию Ленина уехал лечиться за границу (возобновился туберкулёз). Сначала жил на курортах Германии и Чехословакии, затем переехал в Италию в Сорренто.
Случай с Евсейкой
Однажды маленький мальчик – Евсейка – очень хороший человек! – сидя на берегу моря, удил рыбу. Это очень скучное дело, если рыба, капризничая, не клюёт. А день был жаркий, стал Евсейка со скуки дремать и – бултых! – свалился в воду.
Свалился, но ничего, не испугался и плывёт тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.
Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг – очень хорошо!
Ползёт, не торопясь, алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут, качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над её тяжёлым щитом играют две маленькие зелёные рыбёшки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везёт свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил:
Дом – не тележка у дядюшки Якова…
И вдруг слышит, над головою у него точно кларнет запищал:
– Вы кто такой?
Смотрит – над головою у него огромнейшая рыба в сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив зубы, приятно улыбается, точно её уже зажарили и она лежит на блюде среди стола.
– Это вы говорите? – спросил Евсейка.
– Я-а…
Удивился Евсейка и сердито спрашивает:
– Как же это вы? Ведь рыбы не говорят! А сам думает: «Вот так раз! Немецкий я вовсе не понимаю, а рыбий язык сразу понял! Ух, какой молодчина!»
И, приосанясь, оглядывается: плавает вокруг него разноцветная игривая рыбёшка и – смеётся, разговаривает:
– Глядите-ко! Вот чудище приплыло: два хвоста!
– Чешуи – нет, фи!
– И плавников только два!
Некоторые, побойчее, подплывают прямо к носу и дразнятся:
– Хорош, хорош!
Евсейка обиделся:
– Вот нахалки! Будто не понимают, что перед ними настоящий человек…
И хочет поймать их, а они, уплывая из-под рук, резвятся, толкают друг друга носами в бока и поют хором, дразня большого рака:
Под камнями рак живёт,Рыбий хвостик рак жуёт,Рыбий хвостик очень сух,Рак не знает вкуса мух.
А он, свирепо шевеля усами, ворчит, вытягивая клешни:
– Попадитесь-ка мне, я вам отстригу языки-то!
«Серьёзный какой», – подумал Евсейка. Большая же рыба пристаёт к нему:
– Откуда это вы взяли, что все рыбы – немые?
– Папа сказал.
– Что такое – папа?
– Так себе… Вроде меня, только – побольше и усы у него. Если не сердится, то очень милый…
– А он рыбу ест?
Тут Евсейка испугался: скажи-ка ей, что ест!
Поднял глаза вверх, видит сквозь воду мутно-зелёное небо и солнце в нём, жёлтое, как медный поднос; подумал мальчик и сказал неправду:
– Нет, он не ест рыбы, костлявая очень…
– Однако – какое невежество! – обиженно вскричала рыба. – Не все же мы костлявые! Например – моё семейство…
«Надо переменить разговор», – сообразил Евсей и вежливо спрашивает:
– Вы бывали у нас наверху?
– Очень нужно! – сердито фыркнула рыба. – Там дышать нечем…
– Зато – мухи какие…
Рыба оплыла вокруг него, остановилась прямо против носа, да вдруг и говорит:
– Му-хи? А вы зачем сюда приплыли?
«Ну, начинается! – подумал Евсейка. – Съест она меня, дура!..» И, будто бы беззаботно, ответил:
– Так себе, гуляю…
– Гм! – снова фыркнула рыба. – А может быть, вы – уже утопленник?
– Вот ещё! – обиженно крикнул мальчик. – Нисколько даже! Я вот сейчас встану и…
Попробовал встать, а – не может: точно его тяжёлым одеялом окутали – ни поворотиться, ни пошевелиться!
«Сейчас я начну плакать», – подумал он, но тотчас же сообразил, что плачь не плачь, в воде слёз не видно, и решил, что не стоит плакать, – может быть, как-нибудь иначе удастся вывернуться из этой неприятной истории.
А вокруг – Господи! – собралось разных морских жителей – числа нет! На ногу взбирается голотурия, похожая на плохо нарисованного поросёнка, и шипит:
– Желаю с вами познакомиться поближе…
Дрожит перед носом морской пузырь, дуется, пыхтит, – укоряет Евсейку:
– Хорош! хорош! Ни рак, ни рыба, ни моллюск, ай-я-яй!
– Погодите, я, может, ещё авиатором буду, – говорит ему Евсей, а на колени его влез лангуст и, ворочая глазами на ниточках, вежливо спрашивает:
– Позвольте узнать, который час?
Проплыла мимо сепия, совсем как мокрый носовой платок; везде мелькают сифонофоры, точно стеклянные шарики, одно ухо щекочет креветка, другое – тоже щупает кто-то любопытный, даже по голове путешествуют маленькие рачки, – запутались в волосах и дёргают их.
– Ой, ой, ой! – воскликнул про себя Евсейка, стараясь смотреть на всё беззаботно и ласково, как папа, когда он виноват, а мама сердится на него.
А вокруг в воде повисли рыбы – множество! – поводят тихонько плавниками и, вытаращив на мальчика круглые глаза, скучные, как алгебра, бор-мочут:
Как он может жить на светебез усов и чешуи?Мы бы, рыбы, не могли быраздвоить хвосты свои!Не похож он ни на рака, ни на нас —весьма во многом.Не родня ли это чудо безобразнымосьминогам?
«Дуры! – обиженно думает Евсейка. – У меня по русскому языку в прошлом году две четвёрки было…»
